Человек на протяжении истории своего осознанного существования пытался осмыслить себя в природе - в сравнениях, противопоставлениях, иерархиях. На нашем маршруте вы увидите, как человек искал свое место на лестнице среди всех животных, а также место и роль животного внутри себя. В этих построениях создавались картины мира, отражались эпохи, а в их изменчивости – короткая жизнь любых утверждений, которые могут казаться универсальными и на все времена. Прогулка не раскроет вам всю историю темы «человек и природа», но позволит увидеть отдельные смысловые узоры и, возможно, нарисовать собственные.

Аристотель одним из первых построил «лестницу живых существ». Резкого перехода от неодушевленных к одушевленным он не видел, но все же считал, что выше те, в ком больше движения. А главным принципом природы философ называл целесообразность. Аристотель видел ее во всех инстинктах, в строении организмов и даже в движениях человеческой души. Целесообразность он считал встроенным механизмом, совершенно бессознательным, то есть без дополнительной надстройки в виде «души мира».
В итоге получилось так: все животные разделились на кровеносных и бескровных, внутри групп были деления на высшие и низшие роды. Среди высших кровеносных, например, он выделял живородящих четвероногих с волосами, яйцеродящих четвероногих со щитками на коже, яйцеродящих двуногих с перьями, живородящих безногих, живущих в воде и дышащих легкими и др. Кстати, душа по Аристотелю есть у всех живых, но неодинаковая. Есть вегетативная душа, которая умеет только питаться и размножаться, есть чувственная – она способна воспринимать окружающий мир и взаимодействовать с ним, и рациональная – умеет думать.

Фома Аквинский адаптировал учение Аристотеля для своего времени. Он тоже считал, что все на свете состоит из материи и формы. Любая материя потенциально может обрести форму и стать актуальной, воплощенной. Именно на этом средневековый философ построил свою иерархию вселенной. Внизу – материя, вверху – форма. Внизу – неорганические соединения, в которых только материя и совсем нет формы, а на самом верху Бог. Который есть абсолютная форма и воплощение. Все остальные - растения, животные, люди и даже ангелы - где-то между. Чем теснее связаны материя и форма, тем ниже находится создание на лестнице. Например, трава состоит из материи и все, что она может – обрести форму травы. Форма животных позволяет им действовать, перемещаться в пространстве. И только у состоящего из материи человека форма обретает самостоятельность - в виде души. И, в отличие от учения Аристотеля, - души бессмертной.

Во 2-3 веке н.э. в Александрии появился трактат о животных, который назывался «Физиолог». Эту книгу переписывали, постоянно дополняли и переводили на европейские языки. Так появились средневековые бестиарии – сборники зоологических статей, в которых описывались как реально существующие животные, так и совершенно фантастические твари. Животные делились на чистых и нечистых, на тех, что ассоциируются с Христом (например, пеликан) и с дьяволом (например, жаба). Вся природа была полем борьбы между добром и злом, между христианским и языческим миром.
Обычно бестиарий открывался главой про льва. У льва было три свойства: 1) львица рожает мертвого и слепого детеныша и сторожит его три дня, а потом приходит лев, дует ему в ноздри, и детеныш оживает (как и все народы, что мертвы до крещения, а после оживают) 2) когда лев спит, то глаза его бодрствуют (как и Бог, чьи глаза и сердце бодрствуют всегда) 3) когда лев убегает, он заметает следы хвостом (так и у человека, дающего милостыню, правая рука не должна ведать, что делает левая, чтобы дьявол не помешал делу помыслами).

Эпоху Возрождения связывают с появлением гуманизма. На практике это означало переосмысление многих средневековых догм, принятие человеком всего человеческого и отказ от аллегорий. В том числе от аллегорий про животных. Именно в этом ключе Леонардо да Винчи пишет свою версию бестиария. Но его книга стала не просто сборником статей о животных: вместо библейских аллегорий там появились развернутые сравнения с человеческим характером и нравами, что соответствовало духу эпохи. Например, по версии да Винчи, удоды (это такие птицы) отличались особой благодарностью родителям: они вьют для них гнездо, кормят, выдергивают старые перья и лечат травами зрение; а пеликан так любит своих птенцов, что если они умирают от укуса змеи, то птица бьет клювом себе в сердце до крови, и этой кровью может оживить птенцов.

В 17 веке появляется теория «общественного договора». Одним из первых ее изложил Томас Гоббс. Человек, по его мнению, изначально пребывал в «естественном состоянии», без встроенных моральных качеств, то есть мало чем отличался от животных. «Естественное состояние» предполагало равные права всех на все, в том числе на убийство. Такая жизнь, говорил Гоббс, была «одинокой, бедной, жестокой и короткой». И человек от нее отказался. Точнее, заключил договор, по которому люди отказываются от части своих естественных прав, договариваются быть добрее и цивилизованнее. А следить за соблюдением договора назначают государство. Общественный договор постоянно находится в опасности, потому что человек, как животное, в любой момент может попытаться вернуть себе естественные права. Поэтому государство должно держать человека в страхе. Образ страшного государства он нарисовал в виде Левиафана – морского чудовища из Ветхого завета.

В 18 веке Иммануил Кант дал свой ответ на вопрос, что такое человек и как человеку стать лучше. Он тоже мыслил человека через приближение и отталкивание от животных. По мнению кенигсбергского философа, у человека есть задатки животности. Они делают его живым, дают инстинкты самосохранения и продолжения рода, а при неправильном воспитании могут стать причиной себялюбия, «скотских пороков, обжорства, похоти и дикого беззакония». У человека есть и задатки человечности. И они делают его не только живым, но разумным, позволяют человеку обозначать свою ценность в глазах других. Но если эти задатки не контролировать, то все перерастет в чувство превосходства над другими, враждебность, зависть и злорадство. Наконец, у человека есть задатки личности. И именно они дают ему возможность воспринимать моральный закон. К слову, стать добрым или злым, по мнению Канта, - свободный выбор человека, так что обвинить во всем свое внутреннее животное не получится.

Удивительно, но нашим представлениям об особом прекрасном мире детства немногим больше двух столетий. В 18 веке очень популярным стало учение Джона Локка, который объявил человека чистым листом, на котором посредством чувств отпечатывается окружающий мир. Воспитание стало особой ценностью и на детей обратили внимание. Жан-Жак Руссо добавил к этому, что детей нужно не просто воспитывать, но и учитывать их природные способности. Именно тогда появились первые книги, написанные специально для детей. Представления о ребенке перестали быть представлениями о «неполноценном» взрослом. Мир детства сначала стал равным миру взрослых, а потом и более важным без малейших на то научных оснований. Даже сейчас мы считаем детские представления о мире более невинными и чистыми. Узаконенное и возвеличенное детство принесло с собой очеловеченные игрушки, очеловеченных домашних питомцев, истории о дружбе детей и животных, детские трагедии, связанные со смертью друзей из животного мира. А это существенно изменило отношение человечества к животным: страх перешел в умиление.

В середине 20 века писатель Хорхе Луис Борхес в одном из эссе привел классификацию животных, якобы изложенную в китайской энциклопедии. Согласно этой классификации все животные делятся на а) принадлежащих Императору, б) набальзамированных, в) прирученных, г) молочных поросят, д) сирен, е) сказочных, ж) бродячих собак, з) включенных в эту классификацию, и) бегающих как сумасшедшие, к) бесчисленных, л) нарисованных тончайшей кистью из верблюжьей шерсти, м) прочих, н) разбивших цветочную вазу, о) похожих издали на мух. Этот список вызвал много споров. Одни посчитали, что в нем можно увидеть отличия западного мышления от восточного, другие сочли такую классификацию иллюстрацией шизофрении. До сих пор никто не может подтвердить реальное существование китайской энциклопедии и подобного списка в ней.
В 20 веке систематика всего живого стала частью биологии, а не философии. Лестницы живых существ стали наукой, а не зеркалом общей картины мира. Но появление такой странной классификации снова ставит вопрос, о чем же рассказывают нам списки и системы? О научной объективной картине мира или лишь о способности человека выстраивать системы?

Философ Мишель Фуко в книге «Слова и вещи» пишет, что в классификации Борхеса видна не только условность всех классификаций, но и обозначенные пределы человеческого мышления. В ней - наша невозможность так мыслить. Невозможно не соседство подобных животных, а почва их сближения. Такой список возможен не в реальном пространстве, а лишь в пространстве языка. Неисчислимые, сирены и бродячие собаки не могут соседствовать в клетках зоопарка, но легко соседствуют в клетках таблиц, то есть в языке. И там существует худший беспорядок, чем созданный сближением несовместимого. Это беспорядок, рожденный бесчисленным количеством возможных порядков. Фуко говорит, что это смешно и страшно. Потому что он обнажает разрыв в порядке вещей, условность того, что принято считать нормой, правомерность безумия. И единственное, что может утешить философа, что современный человек (и наши представления о нем) – это недавнее изобретение, «ему нет и двух веков», и что он исчезнет, как только знание примет новую форму.

Трудно выбрать мысль или книгу, которая стала бы последней точкой нашей прогулки. Современная философия пытается смотреть на весь живой и неживой мир, не используя иерархии, лестницы и списки. Человек мыслил себя и окружающий мир вертикально. Либо выстроенным сверху, общей идеей, каким-то всевышним разумом - так создавались религиозные картины мира; либо снизу, как конструктор, собранный из мельчайших элементов, атомов – на этом построена научная картина мира. Наконец, вверх и вниз можно смотреть из середины. Из человека. А все вертикали считать его проекцией. Но, возможно, мир выстроен не вертикально, а плоско. И все что в нем есть равнозначно. Камни, люди, вирусы, скамейки, львы, орлы, куропатки. Каждый элемент мира может быть обозначен простым словом «есть». На одном уровне, в одной плоскости. И пусть все элементы существуют неодинаково, но все одинаково существует. Нам сложно принять такую мысль не просто как красивую фразу, потому что она отбирает у человека не только звание «вершины» или «центра», но привычку искать свое место на лестнице.